Дело о полку Игореве - Страница 22

Коротко, словно голые ветви деревьев под свирепым порывом ноябрьского ветра, простучали по полу придвигаемые к столу стулья.

Баг, машинально вертя в руках непочатую пачку «Чжунхуа», уселся рядом с начальником. Напротив него, бледный, с мешками иод глазами, неловко утвердился Максим Крюк; он впервые был на совещании столь высокого уровня. По правую руку от Крюка на краешек стула присел, теребя редкую седую бороду, главный лекарь следственного отдела, блестящий знаток психоисправительного иглоукалывания, маленький и уютный Рудольф Глебович Сыма.

Богдан скромно пристроился в кресле в углу, под раскидистым фикусом в большой кадке, рядом с лаковым столиком, на котором пестрели заботливо разложенные письмоводителем шилана, но так никем и не прочитанные основные сегодняшние газеты. Алимагомедов сделал Богдану приглашающий жест — мол, садитесь рядом со мною, во главе стола, драг прер еч; но Богдан лишь помотал головой и негромко проговорил с улыбкой:

— Нет-нет, я лучше тут…

Алимагомедов кивнул и не стал настаивать.

Было не до церемоний. Да и по сути этот симпатичный этический надзиратель был прав: за столом собрались профессионалы сыска, он же представлял здесь совсем другую ветвь человекоохранения.

— Начнем, — угрюмо проговорил шилан. — Еч Сыма, прошу вас. Можно не вставать.

Баг наконец сунул пачку в рукав халата: все равно курить сейчас было никак не сообразно. Сыма в последний раз, совсем уж ожесточенно, подергал длинные волоски бороды и чинно сложил руки на столе.

— Я очень мало что могу сказать, — сообщил он с легким, но узнаваемым наньцзинским акцентом. — И, собственно, суть моего доклада будет сводиться к одному: ничего. Ничего не обнаружено. Ничего не могу понять. Ничего не могу порекомендовать. — Он перевел дух. — После того, как присутствующий здесь прер еч Лобо столь удачно и столь мужественно снял драгоценного боярина с карниза и доставил его вниз…

Баг при этих его словах невольно потрогал свежую царапину на щеке. Боярин очень не хотел, чтобы его снимали и доставляли. Отбивался. Кричал. Даже ногти в ход пустил. Пришлось перекинуть особу боярина через плечо и в таком виде доставить к служебной повозке.

Неприятное воспоминание.

— …прер Гийас ад-Дин был немедленно доставлен в центральную больницу Палаты наказаний, на психоневрологическое отделение. Я прибыл туда в девятнадцать ноль семь. Был проведен весь возможный комплекс исследовательских разборов и лечебных мероприятий. И то и другое — вотще. Мы не нашли никаких причин внезапного помутнения рассудка. Ни физиологических, ни психических, ни химических, ни гипнотических… ни каких-либо иных. И не смогли привести боярина в себя. Боярин по-прежнему плох. Он постоянно порывается лезть куда-то наверх, не отвечает ни на какие вопросы, не понимает, где он, и бормочет бессвязные фразы, суть которых сводится примерно к следующему: я здесь больше не могу находиться, здесь больно, я разорвусь пополам, я хочу улететь, отпустите, я улечу. — Сыма опять глубоко вздохнул, его щека нервно дернулась. — То есть весь мой опыт говорит, что подобное состояние может быть лишь результатом некоего излишнего психоисправительного вмешательства. Дурманного, несомненно. Но никаких его признаков обнаружить не удается, а значит, и осмысленно лечить мы не в состоянии. Наблюдать это очень тяжело, ечи. Беспомощность… она просто душит.

Врач несколько раз с силой провел взад-вперед ребром ладони по сукну, покрывавшему стол.

— Уфа жэньшоудэ… — едва слышно пробормотал он, потом вздрогнул и, хотя все его прекрасно поняли, повторил по-русски: — Невыносимо.

Он запнулся.

— Говоря иными словами, налицо немотивированное, внезапное и устойчивое, ничем не объяснимое безумие, — закончил он сухо. — В данный момент мне сказать более нечего.

Шилан, уложив подбородок на смуглые волосатые кулаки, громко втянул воздух носом.

Сыма помолчал, потом вынул из рукава халата туго скрученный, плотный свиток.

— Здесь все в подробностях, — сказал он и положил свиток на стол перед собой. — Отчет о проведенных разборах и отчет о принимавшихся мерах. Если хотите, я доложу прямо сейчас…

Он умолк.

— Пока не стоит, Рудольф Глебович, — мягко ответил Алимагомедов. — Пока не стоит. Суть мы поняли: ничего. Маленький врач покивал.

— Ничего, — подтвердил он.

— Еч Крюк, — сказал Алимагомедов. Есаул пригладил волосы, чуть кашлянул. «Да что это с бравым козаком? — уже не на шутку встревожился Баг. — На себя не похож…»

— Я приехал к месту происшествия несколько позже других — вследствие недомогания, — сипловато проговорил он, — но все мероприятия проводились уже моей бригадой и под моим руководством. Сразу после того, как неотложная повозка увезла драгоценного преждерожденного боярина, в присутствии трех понятых и представителя этического надзора преждерожденного Оуянцева-Сю, нами для проведения первичного осмотра была согласно уложений вскрыта дверь боярских апартаментов, и я могу озвучить…

Алимагомедов брезгливо вздрогнул и раздраженно хлопнул ладонью по столу.

— Дражайший Максим Леопольдович, — язвительно перебил он, — я не совсем вас понимаю. Вы что же, не присутствовали на месте происшествия и собираетесь читать по бумажке то, что вам написали подчиненные? — Крюк побагровел. — Или плохо владеете русским наречием? Извольте правильно подбирать слова! Странно, что мне, даргинцу, приходится сообщать это вам, русскому. Подобные мелочи, конечно, условность… но, смею вам напомнить, культура на девяносто процентов состоит из условностей. А мы, в нашем учреждении, по отношению к культуре должны быть особенно щепетильны и трепетны… Продолжайте.