Дело о полку Игореве - Страница 86

К оглавлению

86

Княжий терем,
23-й день месяца, средница,
вторая половина дня

Князь Фотий принял их на удивление быстро и в обстановке на редкость неофициальной. Видимо, история с загадочным самоубийством видного боярина Гласного Собора и не менее загадочным умопомрачением другого, столь же видного, беспокоила владыку улуса не на шутку. Узнав, что срочного приема алчут следователи, ведущие это дело, да вдобавок после настоятельного звонка шилана Алимагомедова главному постельничему, князь счел своим долгом удовлетворить прошение без проволочек. Правда, через постельничего же он уведомил просителей, что может уделить им лишь двадцать минут.

Широкие окна малой приемной выходили на залив; погода портилась, и с юго-запада быстро наплывали темные, напоенные влагой облака. Вдали просматривались, чуть расплываясь в дымке, плоские острова, вдавленные в сизый и рябой от ветра водный разлет. Князь вышел к ечам, одетый по-домашнему: желто-белый — цвета власти и бескорыстия — кафтан и заправленные в мягкие сафьяновые сапоги широченные порты красного шелка. «Вот ведь алые паруса какие», — уважительно подумал Баг, одновременно с Богданом склоняясь в низком, сообразном поклоне.

— Ну, ечи, что за спешка? — прогудел князь, присаживаясь на мягкую кушетку у окна и жестом указывая следователям на кресла напротив, подле низкого столика, инкрустированного слоновьей костью. На столике уже ждал горячий чайник, стояли чашки и блюда с печеньем и тульскими пряниками — князь, похоже, и впрямь любил простую еду.

— Спешка вызвана тем, — спокойно ответил Богдан, аккуратно присаживаясь, — что драгоценному преждерожденному князю было бы сообразно отменить завтрашнее голосование по челобитной.

Мгновение Фотий молчал, будто остолбенев. Потом крякнул.

— Лихо начинаете, еч, — сказал он. — Лихо. Ровно на театре. Теперь объясняйте толком.

Богдан принялся объяснять толком.

Он уложился в пять минут. Самое главное. Самое главное всегда можно рассказать в пять минут — вопрос, верят тебе или нет. Слушают — или делают вид. Коли не верят, коли речи мимо ушей летят — так хоть до петухов соловьем разливайся…

Когда Богдан закончил, Фотий долго молчал, угрюмо глядя в пол. Лицо его мало-помалу наливалось мрачной тяжестью.

Потом он протянул руку к стоявшему возле кушетки переговорнику, выполненному в виде трубящего слона, тронул кнопку на кончике слоновьего хобота и сказал:

— Встречу с каллиграфами отложить на полчаса.

Только теперь князь поднял глаза на Богдана и Бага. Грузно, с некоторой натугой поднялся и неторопливо пересел поближе к следователям, в третье стоящее у столика кресло. Те поняли, что служители, готовившие встречу, подобное перемещение считали вполне вероятным: на столе было три чашки.

— Экие дела у нас творятся, — тихо, совсем уж не по-княжески, сказал Фотий. — А, ечи?

— Результаты голосования все равно не могут иметь законной силы, — сказал Богдан. Голос его был очень ровен, только напряжен не в меру. — Однако же и правду сказать вслух нельзя. Если всплывет, что чуть не четверть Собора — куклы на ниточках в руках… да хоть в чьих — своего великого промышленника или преступников иноземных… народоправству в Ордуси будет нанесен такой удар, что последствий сейчас просто не просчитать.

— И как же это я отменю законную, давно ожидаемую процедуру? — спросил князь. — Вы, еч Богдан, отдаете себе отчет?

— Если бы не отдавал, драгоценный преждерожденный князь, — эрготоу бы сейчас с другом пил на радостях, что за три дня мы этакое дело раскрутили, — ответил Богдан.

Князь шумно выдохнул воздух пористым носом, но дерзость мимо ушей пропустил. «Похоже, он и сам бы сейчас не прочь от таких новостей… эрготоу-то», — подумал Баг.

Тяжелое лицо князя отражало напряженную работу мысли. Он справился с первым потрясением и, надо отдать ему должное, не спросил ни разу чего-нибудь бессмысленного, вроде: «А вы уверены?» К нему пришли люди, сделавшие свое дело и отвечавшие за свои слова. Теперь был его черед делать дело.

И отвечать.

Минуты через три он сказал:

— Ладно. Извернусь как-нибудь, не впервой… Вы лучше вот что мне поведайте, ечи мои драгоценные. Ну, отменю я завтра голосование. Через седмицу его снова назначат. Челобитная-то никуда не денется. И те, кого запрограммировали, никуда не денутся. Четверть народных избранников! Не в острог же их сажать, бедолаг… и не в больницу психоисправительную упекать безо всякой надежды на выздоровление. Они же, как я понял, вне вопроса о челобитной — нормальные люди.

И Баг, и Богдан ломали себе голову над этой проблемой уже не один час.

А боярин ад-Дин, так и лежащий умопомраченным?

А Раби Нилыч, для которого Богдан смог сделать лишь одно — буквально на бегу позвонить Риве и, не вдаваясь в объяснения, умолять ее по возможности оградить отдыхающего батюшку от политических новостей, чтобы тот, мол, поменьше волновался…

А верный и храбрый Максим Крюк, невесть где и как подмеченный да соблазненный окаянным Прозрецом; Крюк, коего до сей поры так и не сумели сыскать? А юный герой Елюй, то проваливающийся в подобный смерти сон, то вдруг рвущийся снова искать и убивать Бага? Господи Иисусе, Гуаньинь милосердная, а остальные, еще не выявленные? Как к ним относиться теперь?

— Судя по всему, вполне нормальные, — ответил Баг. — За исключением Игоревичей, конечно. Дружинников. С теми работать придется особо.

Князь чуть качнул массивной головой.

86